Когда отец вернулся, мамино лицо светилось от счастья

Весной меня заставляли собирать щавель, крапиву, лебеду, летом клевер, а осенью колоски с уже убранных полей. Как мне казалось, у нас были самые вкусные картофельные лепешки с примесью муки из этих целебных трав. После завтрака или обеда мама всегда просила меня снести остатки еды соседке Апполинарии Королевой, у которой было пятеро детей. В один из таких приходов я увидела, как все дети сидели за длинным столом и ели пустую картошку из чугунка, запивая ее водой из ковшика, который ходил по кругу - другой посуды не было.

Помню, как просила маму принести горсточку зерна и сварить мне кашу, - она вместе с другой женщиной, Анной Мишиной, засевала вручную все поля. На что мама ответила:

- Дожили до весны, пошла трава, есть молоко - с голоду не помрем. А из горстки зерна столько колосков вырастет!

- Но Анна же варила, знаю! - воскликнула я.

- У нее муж на войне, и дети голодают, а у нас папа есть, и скот держим, - объяснила мама и просила меня об этом не говорить никому, иначе Анну могли посадить.

Помню, как в доме Васильевых открыли детский сад. В первый день моего пребывания там мама дала мне бутылку молока. Когда детей стали кормить, моей бутылки на полке не оказалось. Я так ревела! А взрослые меня успокаивали, говоря о том, что отдали молоко слабым детям, а у меня оно еще дома есть.

В июне 1944 года у меня появился брат. Так как колхозная работа лежала на женских плечах и подростках, мама посадила меня в няньки. Ногой я качала люльку, сидя на лавке, а руками чистила ежедневно по два чугунка горячей и липкой картошки - ножи от меня прятали. Мама приходила на обед, кормила грудью брата, крошила картошку на ивовые поддоны, доверху наполняла ими горячую печь и уходила на работу до вечера. 

- Как мне надоела эта картошка, - жаловалась я маме. - Куда столько, если у нас на мосту ее, насушенной, уже стоят целые бураки?

- Ой, Райка, увезут ее скоро, - отвечала мать. - Ты знаешь, сколько людей в Ленинграде с голоду умирают?

Почти каждый день мы с братом падали со стула, так как он был тяжелый, зыбка отклонялась, и я не могла удержать равновесие, когда его доставала или пыталась положить обратно.

Когда мне исполнилось семь лет, папа обрубил пятку взрослой косы, приделал к ней косовище, и стали меня учить косить траву. В 12 лет я уже работала в бригаде наравне со взрослыми.

Не забыть, как по две-три недели мы с подростками жили в избушке без пола за 12 километров от дома, чтобы скосить 40 гектаров лугов вдоль речки Полицы. Спали на сене, а приставлена к нам была бабушка Катерина, которая варила гороховый кисель.

Надо было за лето еще и силосные ямы заполнить. Посадят на лошадь Юрку Оськина, паренька пяти-шести лет, вот он и управляет уздечкой, везет к яме траву на двух привязанных к возжам березах.

И сеновалы сеном забивали, и лен теребили, и поля обжинали. Я вязала до 700 снопов в день, да и колоски надо было за собой подгрести. Домой идешь, как избитая.

Помню, как услышала плач ребенка на поле. Он лежал внутри суслона, прикрытого снопом. На личике ребенка сидели мухи. Я побежала к женщинам, чтобы сказать им об этом. А что матерям оставалось делать, как не оставлять ребенка одного, если после рождения малыша ей давали всего три дня отпуска? Деревня кормила фронт.

Пишу о себе, а ведь и мои сверстники также жили, если еще не хуже. Когда я, уже взрослая, приехала на родину в Верховажский район, тетя Поля позвала меня на повить (чердак) и подала косу. «Узнаешь?» - спросила. А я меряю косовище - 70 сантиметров длины, и плачу, плачу. Сколько слез было пролито, когда у меня не получалось ее точить или ею косить! В музей бы эту косу да подписать: «Игрушка для ребенка войны дошкольного возраста».

Вот такое детство «подарила» нам война. Чтобы этого не повторилось, надо жить в дружбе, быть патриотами своей страны. Пусть все на свете знают, что мы люди храбрые, но миролюбивые.