«У вас в заднем углу живет «черный» человек…»

Январь - месяц памяти Николая Рубцова. 3 января 1936 года он родился, а 19-го 1971 года ушел из жизни. Благодарю судьбу за то, что она подарила мне, мальчишке, только вступавшему в жизнь, встречу с ним - человеком, чьи имя и творческое наследие стали символом добра, таланта и глубокой любви к Отчизне.

«Вот бы гармонь...»

В 1970 году я закончил среднюю школу и жил в родительском доме. Старший брат - в армии. Года за полтора до описываемых событий редактор Чагодощенской районной газеты «Искра», с которой я несколько лет сотрудничал как юнкор,  Кирилл Кириллович Андреев предложил мне принять на жительство молодого, скромного и одинокого мужчину Юрия Котова, приехавшего из Белозерского района работать в нашу «районку». Он был одаренным поэтом и глубоким лириком. Я отозвался на просьбу редактора. Потом к нам поселился еще и мой двоюродный брат Миша Павлов, мой одногодок. Жили мы дружно. Я подал документы для поступления в Вологодский пединститут и ждал вызова для сдачи вступительных экзаменов.

В последней декаде июля Юрий Котов уехал на выходные к Вилиору Иванову - тоже поэту, жившему в соседнем Бабаеве (сын Вилиора Андрей Иванов сегодня известный журналист в Вологде). Уехал в пятницу вечером, а в воскресенье вернулся, и не один. С ним - среднего роста лысоватый молодой человек, представившийся Николаем. Он был настолько прост и располагал к себе, что я дерзнул хохотнуть по поводу того, что гостю, более того, тезке, рад душевно. Напряжения, обычного при встречах со старшими и ранее незнакомыми людьми, не было. Фамилию я узнал чуть позже. Это был Николай Рубцов. Юра Котов уже тогда называл его великим русским поэтом. Я ничего не понимал в поэзии, хотя с детских лет пытался рифмовать свои мысли. Из великих поэтов знал только тех, кого полагалось знать по школьной программе, и Юрий Котов за время нашего совместного жития расширил мой кругозор. Видеть живого великого поэта было неожиданно и интересно. Первое впечатление - глаза: глубокие, умные и грустные, с искорками-солнышками, которые я замечал даже ранним утром.

Поезд из Бабаева к нам в Чагоду приходил в четыре часа утра, и мы после знакомства улеглись досыпать. Поднявшись, первое, что сделали, так это объехали окучником плантацию картошки на нашем огороде. Не помню для чего, ведь уже июль был на исходе и картошка была большой, но сделать это мне посоветовали соседи. Потом взрослые мужики занимались тяжелой работой с дровами, а меня отправили жарить картошку на прошлогоднем свином сале. Это блюдо для нас, одиноких молодых людей, было главным в повседневной жизни.

Размявшиеся праведным трудом, мужики пришли в избу бодрыми и посвежевшими. Рубцов даже ополоснулся ключевой водой из нашего Черного ручья. Утерся полотенцем, пригладил ладонью лысину и сам себе прочитал, словно молитву: 

- В горнице моей светло... 

Я застыл, зачарованный, с открытым ртом. А он, закончив начатое, прошелся по избе и, оставаясь в себе самом, продолжил: 

- В этой деревне огни не погашены... 

После этого чудесного монолога он с глубоким вздохом тихо и мечтательно то ли сказал, то ли попросил:

- Вот бы гармонь...

Гармошки в доме не было. Была семиструнная гитара. Рубцов взял ее, перебрал струны, отложил в сторону и произнес:

- Не то, к этому гармонь лучше.

Я понял, и комментарии были не нужны: это надобно петь!

Очарованность встречей

И все-таки, придя в себя после услышанных шедевров, я спросил, как это у него получается - складно и проникновенно! Рубцов отозвался на искреннюю похвалу и снова ответом на вопрос выдал шедевр: 

- О чем писать, на то не наша воля... 

Этим и ограничился.

Потом был обед, плавно перетекший в ужин - до глубокой ночи. Пили ли Рубцов с Котовым вино? Да, было у них припасено две бутылки «Лучистого». Хватило на два дня и еще осталось. Выпивали из граненых стопок. Мочили губы. Клевали по картошине. И читали стихи. По очереди. По памяти. Десятки, сотни стихотворений. Своих и чужих. Философствовали глубоко и не всегда понятно. Спорили. Соглашались. Опять мочили губы, тыкали вилкой в сковородку и снова читали стихи. И курили. Заметно было, что главный в их диалогах - Рубцов. Юра Котов был с ним очень почтителен. Благоговел даже. Часто молча, обычным оценочным жестом большого указательного пальца правой руки обращая мое внимание на поэтические шедевры.

Я, впервые в жизни общавшийся с такими талантами и, как показала жизнь, с гением, был очарован. Чувства переполняли, хотелось продолжения и продолжения. Все соответствовало внутреннему миру подростка, ложилось и в мозг, и, главное, на душу. Тогда уже зарождалась в глубине раненой потерями близких людей души непонятная грусть от противоречий между мечтами и действительностью. Разные люди уже были встречены на жизненном пути. Познаны были и искренность, и подлость. Были друзья, с которыми предстоя­ло расстаться надолго, а быть может, и навсегда. Потому меня глубоко тронула философия читанных Рубцовым стихов. Помню...

Жалею сейчас лишь об одном - не фотографировал эту встречу. Почему - не могу объяснить. Фотоаппарат «Зоркий-4» у меня был, и я с ним почти не расставался. Юра Котов тоже всегда таскал с собой свой «ФЭД», и в Бабаево с ним ездил. Такое, чтобы у нас пленка закончилась и нечем было ее заменить, было невозможно. Значит, очарованность встречей и тут заколдовала нас обоих. Я много потом думал об этом. Не понимал себя, сожалел. Может быть, виной всему стало то, что в тот момент я не придавал должного значения этому визиту и знакомству с Рубцовым. Мальчишка, чего уж говорить! О скорых потерях в этом круге не думалось, и жизнь, казалось, будет вечной.

В первые полгода моей учебы в институте мы нечасто, но встречались на литературных вечерах, просто в городе, в редакции «Вологодского комсомольца». Николай Михайлович бывал и в нашем общежитии на улице Герцена, дом 37. Он подружился с Сергеем Кругловым, тоже поэтом, моим однокурсником, жившим со мной в одной комнате. Его тоже уже нет на свете. Но это - отдельная тема.

Последняя встреча

Последний раз я видел Рубцова где-то 10 - 12 января 1971 года. Шла моя первая студенческая сессия. Рубцов вместе с Кругловым зашел в общежитие за простой земной надобностью. Даже в комнату заходить отказался, поговорили накоротке в коридоре. И на то у него была своя причина. Комната у нас большая, на десять человек. Люди разные. Были ребята много старше нас, вчерашних школяров. Трое (не самых чутких и умных) - с партбилетами. Один из них, бывший шофер лесовоза из каргопольской глубинки, сдававший сессии на отлично, настолько кичился своими взрослостью, опытностью и партийностью, что порой был невыносим. В один из визитов ко мне Рубцов столкнулся с ним. Они даже словом не перекинулись, просто одновременно находились в комнате, но глубокая и чистая душа поэта поняла ту персону и не приняла. Потому в последнюю встречу, отказавшись зайти в комнату, Рубцов сказал:

- Там у вас в заднем углу живет «черный» человек...

Но мы все-таки договорились после сессии основательно пообщаться. Не вышло…

Николай СМИРНОВ, Вологда