Вырвать деревню из беды неграмотности

Я… царская еще баба-то. Еще Николая II, Керенского захватила. А потом уж Ленин и Сталин были у власти. Всех помню. Я, как сама Россия. Потому что правители приходят и уходят, а Россия остается… 

Я люблю свою Россию! Очень я довольна, что родилась здесь. Да главное то, что в Никольском районе и жила, и работала. Из Никольского района никуда не уезжала по длинные рубли. Сто с лишним лет прожила тут.
И главное, все лучшие годы прожила… в Стране Советов! С 18-го по 92-й я прожила в Стране Советов! 
Я настоящая социалистическая женщина. Царского производства, но социалистическая.
Я во многих деревнях учила детей. Специальных школ не было. Кузнецов Дмитрий Васильевич был директором, подобрал мне избу с баушкой. Вот я уроки веду, а бабка на печи сидит, ноги свесила да еще и комментирует оттуда. Я смеюсь. Еще и со своим методистом.
Надо сказать, что ученики очень хорошо вели себя, не баловали. Только неграмотность деревню задавила - она все побеждала. Неграмотным нет дороги никуда. Нужно было вырвать деревню из этой беды. Вот мы и старались.
Самая главная книга у меня была - это «Букварь». Через «Букварь» я и вышла вот на какую дорогу, даже начальство спрашивает меня, как лучше.
«Азбуку» учим начиная с сентября - октябрь, ноябрь, декабрь… Вот ученик и становится грамотным. Он уже не просто с улицы мальчишка, уже читает и пишет. Даже показывает на карте, где города какие. А в четвертом классе все уже карту знали, историю.
Дети очень хорошо, уважительно относились ко мне. Умные дети были в крестьянстве, небалованные. Хоть они сразу с улицы ко мне приходили.
Одно время я работала в Нигино. Первый и второй годы войны как раз захватила там. Вот веду занятия. Большая перемена прошла. Сели. Сидят все. Вдруг один мальчик что-то загоношился, Миша Сорокин. Семь лет ему было. Надевает Миша свою сумку. А я у столика, как обычно, стою. Он вокруг меня обходит - и к дверям. И я его спрашиваю: «Миша, ты куда?» - «Насидевсе, поду домой!»
А я и говорю: «Миша, завтра-то приходи!» 
Из дверей уж крикнул: «Приду!»
А ученики все встали, хохочут: «Мишка-то одурел!»
Вот конец учебного дня. Закончила я, расстроенная: как я буду учить, если у меня будут ученики с урока убегать… «Насидевсе, поду домой». Надо что-то делать, чтоб они полюбили школу.
Пошла к родителям. Надо же им сказать, чтобы не побили Мишу за то, что раньше пришел, чтобы не поругали, а то он вообще ходить не будет в школу.
Я говорю: «Вы не вздумайте его поругать или побить. Запрещаю! Я с ним еще поработаю, объясню, зачем мы в школе сидим: вы все читать будете, вы все грамотными станете, вам все дороги открыты будут».
И так у меня ученик этот стал вот учиться, вырос большой. Когда встретимся, бывало, говорит: «Ой, Любовь Георгиевна, я у вас бы еще поучился!» - «Так, Миша, а с уроков не сбежишь?»
Я там жила на квартире. Мы лампы заправляем к вечеру. 
И внук хозяев рядом стоит да смотрит. Слушает. А потом и говорит: «Бабка! Учительница твоя говорить не умеет. Она говорит «керосин, керосин», а надо говорить «ка-ра-син»!» 
Да и повторил еще: «Учительница! А и говорить не умеет… Правильно надо говорить «ка-ра-син»!» - и ручкой вот так прихлопнул. А с фронта-то письма стали получать похоронные, придет ученица какая либо мальчик придет утром: «Любовь Георгиевна, от папы у нас похоронка пришла…» Да как заплачет! Что я могу ему сделать? Возьму, поглажу, пообнимаю и отпущу домой. Скажу: иди, Маша, домой, мы потом с тобой позанимаемся за урок. А ты поди к маме, она тоже ревет, что похоронка пришла, сама не плачь и ее поддержи.
Один мальчик приходит посередь урока. «Где же ты бегал?» - 
«Я не бегал, не играл. Я все шел». - «Да как ты… шел? Вот ученики уж вот пришли давно».
Я за этим мальчиком целую неделю заходила. Как раз мой дом дальше ихнего, так по пути мне. Наказала матери: «Приготовь его, одень, и пусть он меня поджидает, я больше не буду его прощать, что он пропускает первые два урока, самые главные». Так и приучила.
А другой мальчик опаздывал, спрашиваю: «Ты чего, Леня, опаздываешь на уроки, как Ваня? Ты тоже все идешь?» - «Нет, я никуда не ходил, я все ел». - «Леня, как это, чего ел-то?» - «А картошки помыл, потом почистил, нарезал и пожарил на плите. Вот я и опоздал. Я все ел».
После войны стало мало учеников поступать в первые классы. А вот до войны-то бывало по 40 - 45 в классах. Надо их научить. 
Да все разные. И все чтобы знали алфавит.
А как начнут читать - ой, тогда прощаемся с «Букварем»! Радости у меня, как у самого ребенка, ему хорошо и мне. Так я рада была, что я учеников обучила: и читают, и пишут, и считают! Как рада! Много учеников научила. В Рамешках за восемь-то лет грамотные все стали от меня. Мать-то народила, она жизнь дала. 
А я весь мир им открыла.
Был клич: «Долой неграмотность!» Тогда учителей опять просят: надо обучать взрослых. Вот я из Красавина-то к Денисятам ходила учить взрослых. Мужиков и женщин. Карту мне повесили, доску повесили. Колхозы были, давали зарплату не деньгами, а натурой, так надо посчитать и расписаться в ведомости-то. Вот я и там грамоте народ обучила.
Я полагаю, что все придет к тому, как было. Люди русские - очень хороший народ. Настойчивый, трудолюбивый и незряшной. Все к лучшему пойдет. Деревня возродится. Дожить бы мне!

---

ШКОЛА СОРОКОВЫХ

У Ивана Ивановича,учителя, было шесть классов образования. Вот его списали из армии и направили к нам. Нас, ребятишек,было много, и все болтались неучами, про школу и учителей не слышали еще.
И вот начались занятия. Мне тогда было шесть лет, по возрасту я не подходил для школы.
Но как же, все идут: и Люська Резниченко, и Клавка наша, и все уже в классе. А меня там нет? И я пробился к ним силой, хотя меня и не пускали.
Иван Иванович говорит:
- Пошел вон отсюда.
Я - ни в какую! Потом ломится еще в дверь Вовка, брат двоюродный. Он опоздал к уроку.
Иван Иванович:
- Опоздавших не пускаем…
И пока он с Вовкой занимался, выталкивал его, а Вовка лезет и лезет, я между ног у него - и на печку. Печка посреди класса стояла. Уж, думаю, с печки-то он меня никак не сгонит. Я на печке разлегся, смотрю, как он учит.
Ну а он начал какую-то ерунду городить. Какие-то палочки, крючочки, кубики, кружочки. Потом до цифр дело дошло. Стал он спрашивать у Клавки нашей, Люськи Резниченко, а они уже переростки, им по 8 -9 лет, а в школе не бывали. Спрашивает: 
- Какая это цифра?
А они не знают, не могут запомнить. Дошло до девяти. Ну не знают.
А я сверху смотрю и думаю: да чего тут не знать? Мне как-то запоминается эта вся наука. Ну я и говорю:
- Девять.
Он говорит:
- Слезай, садись за стол.
Потом говорит:
- Следующим уроком будет пение. 
И смех и грех… Мы только частушки знали. Многие частушки неприличными были. Наслушались у взрослых на гулянках. Стали ему частушки петь…
- Нет, - говорит, - неправильно. Нужно песни петь настоящие. 
А у нас никто хороших-то, настоящих, не знает… Да, видимо, он и сам петь не умел. Но поставил в дневнике девкам, которые пели, как комары зудели: «Хорошо поют».
А напротив этого класса и жил Павел Иванович, фронтовик. Лидия Петровна купит Павлу Ивановичу от большой любви граненую бутылочку. Павел Иванович Ивана Ивановича зовет в гости, и мы за ним - выводок.
Вот они сядут за стол, начнут свои разговоры, а нам настелют газет на пол, мы и ползаем по ним, знакомые буквы ищем. А особенно ищем карикатуры на Гитлера, Геббельса… И Геббельс в виде обезьяны. И мы ухохатываемся:  
- Вот такие они и есть, образины.
А Иван Иванович с Павлом Ивановичем зашибают. А у Павла Ивановича хороший голос был, пел громко. Выпьет рюмку-другую, запоет: «По долинам и по взгорьям».
- А ну, орлы, становись!
Мы скорее строиться и маршировать. Всем охота фуражку его на себя водрузить. Но фуражку он свою отдает тому, у кого отец погиб на фронте.
Дальше построит нас в колонну, мы стоим, равняемся. Учителя наши только улыбаются, глядя на нас - бойцов таких: кто в соплях, кто в рваных штанах и босиком. Павел Иванович кричит:
- А ну, запевай!
Тут мы рады глотки драть.
Но скоро Иван Иванович помер, бедолага, похоронили его. Мы остались одни.
В школу уже не надо ходить, ну и ладно. Мы поняли, что школа - это Бог знает что. Это неинтересно.
И тут присылают к нам Ольгу Ивановну Брейль. Она была очень хорошим учителем.
- Вы, - говорит, - во втором классе, а никто читать и писать не умеет?
И начала она нас с нуля обучать. И тут образовались кружки и секции, гимнастические пирамиды стали делать, гимнастику показывать.
И она начала ставить пьески, песни учить, даже по соседним участкам стали с концертами ездить. Вот так и выучила нас, военного времени воробьев, в люди вывела. Ольга Ивановна до сих пор жива, ей за 90 давно. Хорошие учителя долго живут.