Объявлена охота на беспризорников

1924 год стал во многом судьбоносным для страны. После смерти вождя мирового пролетариата Петроград переименовывается в Ленинград, за ворота завода «Красный Путиловец» выезжает первый советский трактор, а сборная СССР по футболу в своем дебютном матче забивает три безответных гола в ворота турецкой команды. Осенью в Москве проводится съезд заведующих губернскими отделами по борьбе с беспризорностью. 
Тогда в Советской России продолжалась острая дискуссия о причинах массовой детской беспризорности, ставшей проблемой огромного масштаба. Часть исследователей придерживалась теории так называемой моральной дефективности: мол, ряды беспризорников множатся по причине распада моральных и семейных ценностей в обществе, усугубившихся классовой борьбой. С ними спорили более прагматичные оппоненты, считавшие, что корни беспризорности следует искать в целом комплексе социальных и экономических проблем.
В это время на местах шла кропотливая работа по учету безнадзорных подростков, созданию сети детских домов, приютов и коммун.
К тому времени в стране уже почти четыре года действовала «Комиссия по улучшению жизни детей», созданная по инициативе председателя ВЧК Феликса Дзержинского (он же стал и первым руководителем нового коллегиального органа). В городах и уездах задачи по борьбе с беспризорностью были возложены на местные отделы образования, органы ВЧК и народной милиции. Предпринятые меры позволили за полтора года снизить количество безнадзорных детей 
(а на пике проблемы их численность оценивалась в шесть-семь миллионов человек!) приблизительно в 20 раз. Но тут из-за неурожая и засухи по поволжским губерниям прокатилась новая волна голода, и число беспризорников снова резко увеличилось.

Вторую «вспышку» как раз и погасили к концу 1924 года. К тому времени на территории современной Вологодской области действовало уже более 80 детских домов и приютов. О созданных в них условиях можно судить на примере детского дома «Республиканец» в Грязовецком уезде.
При детском доме, как явствует из составленного в конце 1925 года акта материально-технического состояния, были баня, погреб, амбар и большой огородный участок. К числу «живого инвентаря» отнесены две свиньи, девять куриц и один петух. Все воспитанники обеспечены пусть поношенной, но все же имеющейся в наличии одеждой и обувью. В ежедневном рационе - четверть фунта (чуть более 100 граммов) мяса, полфунта круп, сахар и сливочное масло. «Ржаного хлеба - вдоволь, белый выдается четыре раза в неделю из расчета два фунта (900 граммов) на каждого». 
К числу недостатков проверяющие отнесли фактическое отсутствие детских книг, а также дефицит красок и цветной бумаги. 
Обозначили бдительные проверяющие и еще одну важную, на их взгляд, проблему - наличие в детском доме исключительно деревянных и тряпичных кукол.
«Необходимо обратить тщательное внимание воспитателей на работу с куклами и вовлечение в этот процесс девочек, - рекомендует одна из проверяющих. - Девочки на куклах должны учиться рукодельным приемкам шитья костюмов и приучаться правильно действовать иголкой и ножницами, что на деревянных и тряпичных куклах трудновыполнимо…»
Не укрылся от глаз инспектирующих и «бледный вид» заведующей и некоторых воспитателей «вследствие усталости и морального перенапряжения». Кстати, начиная с 1926 года многим педагогам вологодских детских домов в качестве доппайка и компенсации за вредные условия работы стали выдавать сгущенное молоко. 
Примерно тогда же широкое распространение получила практика передачи беспризорников и воспитанников детских домов в крестьянские семьи или к ремесленникам. Опекунов стимулировали различными льготами. Помимо получения единовременного денежного пособия, они на три года освобождались от уплаты единого налога. В отчете Вологодского губернского отдела образования значится, что только в период с 1 октября 1926 года по 1 апреля 1927-го были пристроены 175 бездомных детей. 
В том числе в крестьянские семьи - 82 человека, а в колхозы и на производство (туда уже брали ребят постарше) - 28 подростков. 
Для предприятий даже установили специальную квоту - не менее 7% новых работников должны были попадать на производство в ученики к мастерам «с улицы», а это как раз и были недавние беспризорники.
Со временем значительная часть бездомных детей и подростков либо обрела новые семьи, либо работу и койко-места в заводских общежитиях. На улице остались только «идейные» беспризорники - те, кто ни в какую не хотел менять привычный образ жизни.

И вот именно с ними оказалось тяжелее всего справиться. Сказался и существовавший тогда подход к профилактике преступности в среде несовершеннолетних. До середины 20-х годов действовал так называемый гуманный принцип: за грабежи, кражи, а то и разбои беспризорников обычно только журили, списывая их тягу к криминалу на тяжелое наследие буржуазного прошлого. Считалось, что, повзрослев, трудные подростки сами перевоспитаются в окружении комсомольцев. А пока их вновь отправляли в детские дома, откуда новоиспеченные воспитанники вскоре благополучно сбегали, чтобы вновь вернуться к разгульной жизни.
Характерна в этом плане история 15-летнего вологжанина Сергея, похождения которого подробно описаны в рапорте на имя руководителя губернских следственных органов. Сергей характеризуется как «ловкий и смышленый мальчик, имеющий мать, но предпочитающий жить на улице и занимающийся кражами и грабежами».
Подросток несколько раз задерживался милицией и препровождался в детские дома, но через неделю его вновь видели поздними вечерами на вокзале или в воровских притонах. Однажды в очереди перед кассой железнодорожного вокзала он выхватил из кобуры зашедшего прокомпостировать билет военного револьвер с семью патронами и в общей суматохе сумел убежать.
На ноги подняли всю окрестную милицию: были опасения, что опьяненный безнаказанностью юнец может начать палить в прохожих. Правда, в тот же вечер револьвер нашли: оказалось, что воришка продал его за пять рублей знакомому извозчику. Вскоре мальчишку задержали. Но отправить его в трудовой дом (закрытое учреждение для несовершеннолетних) удалось лишь после третьего ходатайства следователя. И таких примеров по всей стране тогда были сотни.

Осознав, что ставка на гуманизм хороша до определенных пределов, власти стали более жестко вести борьбу с беспризорниками. С весны 1928 года к облавам на них, помимо детской инспекции и активистов-комсомольцев, вновь активно подключились сотрудники ОГПУ, милиции и угрозыска. Тогда же для предупреждения миграции беспризорников из региона в регион на узловых станциях выставили заградительные отряды. 
Задержанных доставляли в приемники-распределители и уже принудительно отправляли в детские дома или трудовые коммуны полузакрытого типа. Сбежавших оттуда вновь ловили и опять направляли в коммуны, но уже на территории других регионов, не имевших еще железнодорожного сообщения. И постепенно такая тактика стала приносить свои плоды. 
Именно во второй половине 20-х годов получила известность Болшевская коммуна (первая трудовая коммуна ОГПУ) под Москвой, где воспитывались несовершеннолетние рецидивисты. В ней было хорошо поставлено трудовое воспитание, получение рабочей специальности. Для этого имелась прекрасная по тем временам материальная база: четыре фабрики, учебные корпуса, просторные общежития.
С начала 30-х годов беспризорность в стране перестала быть массовым явлением. Тем не менее ликвидировать ее полностью в предвоенные годы так и не удалось. 
С октября 1932-го органам Военизированной охраны путей сообщения НКПС СССР было поручено осуществлять задержание и санитарную обработку беспризорных детей, передвигавшихся по железным дорогам, обеспечивать их питанием и культурным досугом. В Вологде и Череповце были созданы особые дозоры и оперативные группы, патрулировавшие неохраняемые железнодорожные станции. Одновременно в штат Военизированной охраны были введены педагоги-воспитатели, которые вели работу с беспризорниками в передвижных комнатах-приемниках.