Как «Катюша» стала символом освобождения из концлагеря

- Когда началась война, мне было шесть лет. Мы жили в небольшой деревне под Оштой, - начинает свой рассказ Зоя Владимировна. - Отца сразу же на фронт призвали. 
И я у мамы, а она на девятом месяце беременности была, за старшую осталась. В июле братик родился - Валера, а потом мимо нас войска пошли. Был в Оште и свой истребительный батальон, из местных.
 Один из его командиров к нам приезжал, успокаивал - мол, война долго не продлится, до зимы Красная Армия всех врагов разобьет! 
Но когда финские части Петрозаводск заняли и в сторону Ошты двинулись, все забеспокоились. Часть колхозных запасов люди поделили, часть закопали. Эвакуироваться у нас не получилось, Ошта уже горела. И бабушка нас в лесной шалаш отвела, а потом в дальнюю сторожку. Говорит, узнаю, как в Оште дела, - за вами вернусь. Но больше мы ее не видели. Только спустя много лет после войны узнали, что бабушка погибла, похоронили ее в одной из воронок.
Ну а к лесной сторожке, где вместе с Зоей, мамой и ее маленьким братиком прятались еще несколько родственников, вышли финны с автоматами. Тогда, в октябре 1941-го, встретив упорное сопротивление наших войск на Оштинском рубеже, финские части сами перешли к обороне. Но, опасаясь действий партизан, решили насильно выселить все мирное население из прифронтовой зоны.
Несколько километров их под конвоем гнали пешком. Мама нес­ла на руках маленького Валерика, Зое доверили сумку с пеленками. Потом посадили на подводу, а за крупным селом Вознесенье пересадили в крытый грузовик. Утром маленькая девочка вместе со всеми оказалась в Петрозаводске, где почти на три года ее «домом» стал барак в лагере № 3.
Финские лагеря, особенно для мирного населения, по сравнению с немецкими считались не самыми страшными, но пережить такое - не дай бог никому. По периметру - колючая проволока и сторожевые вышки с караулом. При попытке побега стреляли без предупреждения. Из еды - одна картофелина в день на человека, немного ржаной муки и кипяток. Лагерь стоял почти на берегу Онежского озера, но людей за ворота практически не выпускали. Воду черпали из луж и канав.
Первый год в неволе оказался самым тяжелым. Люди массово гибли от голода и болезней. Зимой мертвецов складывали штабелями в неотапливаемой части барака. Оказались в этом страшном месте и несколько Зоиных родственников. От истощения умерла папина сестра и ее четырехлетний сын, был расстрелян за попытку побега и несчастный муж умершей женщины.
- А нас мама каким-то образом сберегла, - говорит Зоя Владимировна. - Мы, правда, худые были, тощие, у меня на руках чесотка вышла, а Валерик до трех лет ходить не мог, только сидел, но не плакал, сил, видимо, не было. А по осени всех детей финны решили в школу отправить.
Нас из лагеря и обратно под конвоем водили. Из школьных предметов - математика, Закон Божий и чтение. Буквари были еще прежние, советские, но со старательно выд­ранными листами, где раньше находились картинки с Лениным и пионерами. Но в эту школу я отходила только месяц. Потом из-за чесотки меня пускать перестали, и я снова стала проводить все дни в бараке.
По словам Зои Кошечко, ей повезло, что лекарем в лагере была еще одна мамина родственница. Принесенная ею мазь помогла вылечить руки, а потом, с разрешения коменданта лагеря, эта же женщина вывезла отощавшую девочку в город, к знакомым, где ее накормили целой миской простокваши. По лагерным меркам это был немыслимый деликатес! 

Летом 1943-го, когда в войне наметился коренной перелом, условия в лагере немного улучшились. Людей, пусть и снова под конвоем, стали отправлять на берег озера, за водой. Вместе со взрослыми шли и дети. Рвали по пути крапиву и кисловатую на вкус траву, жадно жевали. Вся зелень за колючей проволокой была уже давно вырвана. При этом муки голода были настолько нестерпимыми, что кто-то из детей пытался жарить вылезавших после дождя на поверхность дождевых червей. 
Настал июнь 1944-го. Официальной информации, естественно, не было, но по лагерю пошли разговоры: финский фронт прорван, наши войска приближаются. И в одну из ночей берег осветило зарево - отступавшие финны жгли склады и деревянные причалы. Охрана лагеря уже разбежалась, но ворота оставались закрытыми. Люди выбили их и бросились к воде. А еще через час со стороны Вытегры подошли два десантных катера с моряками, и из громкоговорителей полились слова «Катюши». Для многих узников финских лагерей эта песня и поныне остается символом освобождения.
- Утром в Петрозаводск вошли наши регулярные части, и мама заметила в строю офицера, он вместе с отцом призывался. Крикнула ему, и тот вечером нашел нас в бараке, - продолжает свое повествование Зоя Кошечко. - Оказалось, что отец служит радистом на Севером флоте, но нас он уже якобы мысленно похоронил: еще осенью 1941-го ему передали, что вся семья погибла. Поговорив с мамой, офицер-сослуживец сумел в ту же ночь отправить радиограмму отцу, а еще через несколько дней он сам неведомым образом примчался к нам в Петрозаводск на сутки. Сказал, что Ошты нет, все сожжено, но надо возвращаться хотя бы в Мегру, и даже похлопотал, чтобы нас посадили на пароход.
В Мегре сняли угол у родственников, стали привыкать к мирной жизни. Но испытания еще не закончились. Мать как побывавшую в финском плену долго не брали на работу, а саму Зою травили и обзывали одноклассники в школе. В 1946-м в семье случилось прибавление - родилась двойня. Обязанности акушерки на дому достались 11-летней Зое, но справилась и с этим. Полегче стало, когда из армии окончательно демобилизовался отец, а на продукты и предметы первой необходимости наконец-то отменили карточки. 
Зоя Владимировна сумела выучиться на агронома, потом стала экономистом. Теперь - на заслуженном отдыхе. Иногда встречается с местными школьниками, рассказывает о пережитом, бывает, что ездит в Петрозаводск на встречи с такими же, как она, бывшими малолетними узниками лагерей. А еще, когда слышит по радио «Катюшу», на несколько секунд внутренне замирает - с этой песней связано много личного…